Жизнь стоиков: Искусство жить от Зенона до Марка Аврелия - Райан Холидей
При всей надвигающейся опасности это был период радости и творчества для него. Он писал о том, как сидел в своих комнатах над оживленным гимнастическим залом, отгоняя шум и погружаясь в свою философию. Он писал о том, как со временем стал лучшим другом самому себе - возможно, признавая, что его амбиции, возможно, подпитывались ранним ощущением того, что он недостаточно хорош, что он многого не стоит. В одном из писем он сказал, что только те, кто находит время для философии, по-настоящему живы. Что ж, теперь он действительно это делал, и был вполне жив. Каждый день, как он писал в своем изгнании на Корсике, "я могу спорить с Сократом, сомневаться с Карнеадом, найти мир с Эпикуром, покорить человеческую природу со стоиками и превзойти ее с киниками".
Сенека также говорил о философии как о способе посмотреть в зеркало, чтобы соскоблить свои недостатки. Хотя у нас нет свидетельств того, что в своих трудах он прямо ставил под сомнение свою работу на Нерона - служение было частью его политического кодекса, как и для генерала Маттиса в наше время, - мы можем сказать, что он много размышлял о том, как сложилась его жизнь. Ближе всего Сенека обратится к такой фигуре, как Нерон, в написанной им пьесе "Фиест" - мрачной, тревожной истории о двух братьях, сражающихся за Микенское царство. * Невозможно читать эту историю сегодня и не воспринимать ее как своего рода диалог между Сенекой и Нероном, предупреждение против притяжения власти и тех невыразимых вещей, которые люди делают друг с другом в погоне за ней.
Самая показательная строка пьесы констатирует факт, который Сенека с болью осознал: "Преступления часто возвращаются к своему учителю".
Так они и сделали.
Он пишет в "Фиесте": "Это огромное царство, чтобы уметь обходиться без царства". Это он тоже болезненно переживал. В третий раз в своей жизни Сенека потерял почти все. Он считал, как напишет теперь Луцилию, что "величайшая империя - это быть императором самого себя".
Это было осознание, которое пришло очень давно.
Сенека снова убедится, что философия существует не только в бесплотном мире или только на страницах его сочинений. Тацит рассказывает, что первая попытка Нерона убить Сенеку - снова с помощью яда - была испорчена скудным рационом Сенеки. Трудно было убить человека, который настолько отвернулся от своей прежней роскошной жизни, что питался в основном дикими фруктами и водой из бурлящего ручья. Но и это избавление было недолгим.
В 65 году нашей эры заговорщики, среди которых были стоический сенатор по имени Фрасея (см. "Фрасея Бесстрашный") и сын его брата Лукан, начали плести заговор против жизни Нерона. Сенека не принимал в этом непосредственного участия, не то что Катон или Брут, но он был, по крайней мере, более мужественным, чем Цицерон. Ходили слухи, что заговорщики планировали вернуть Сенеку к управлению страной после смерти Нерона. Достаточно ли его участия, чтобы искупить вину? Того, что он наконец-то решительно порвал с чудовищем, которое помог создать? Когда заговор провалился, Сенека поставил на кон свою жизнь, пытаясь прикрыть более активных участников.
Этот выбор предопределил его судьбу. Нерон, трус, как Гитлер в последние дни своей жизни, послал головорезов потребовать самоубийства Сенеки. Помилования не будет, несмотря на эссе, которое Сенека написал для своего ученика все эти годы.
Жизнь Сенеки представляла собой сложный лабиринт противоречий, но теперь, глядя в конец, он сумел набраться мужества и ясности, которые долго не давали ему покоя. Он попросил что-то, на чем можно было бы написать завещание, но получил отказ. Тогда он обратился к друзьям и сказал, что может завещать им единственное, что имеет значение: свою жизнь, свой пример. Это было душераздирающе, и они сломались, когда он произнес эти слова.
Казалось бы, абсурдно говорить, что Сенека готовился к этому моменту, но в каком-то смысле так оно и было. Все его писания и философствования, по выражению Цицерона, вели к смерти, и вот она наступила. Он воспользовался возможностью применить на практике то, что так долго проповедовал. "Где, - мягко укорял он своих плачущих друзей, а также историческую аудиторию, - ваши философские изречения или возмещение стольких лет обучения против грядущих бед? Кто не знал жестокости Нерона? После убийства матери и брата остается только добавить уничтожение опекуна и воспитателя".
Незадолго до этого он писал Луцилию, что, хотя тиран или завоеватель и может внезапно отправить нас на смерть, на самом деле это не такая уж большая сила. "Поверь мне на слово, - говорил он, - со дня твоего рождения тебя ведут туда". Сенека считал, что если мы хотим "быть спокойными в ожидании последнего часа", то не должны допускать, чтобы факт нашей смертности ускользал от сознания. Мы были приговорены к смерти при рождении. По мнению Сенеки, Нерон лишь сдвигал сроки. Зная это, он мог теперь обнять свою жену Паулину и спокойно призвать ее не горевать о нем слишком сильно и жить дальше без него.
Как и многие другие стоические женщины, она не хотела, чтобы ей указывали, что делать. Вместо этого она решила пойти с ним. Перерезав артерии на руках, пара начала истекать кровью. Стражники Нерона - видимо, по его приказу - бросились спасать Паулину, которая прожила еще несколько лет.
Для Сенеки смерть пришла не так легко, как он надеялся. Его скудный рацион, похоже, замедлил кровоток. Поэтому в следующий раз он с готовностью выпил яд, который хранил именно для этого момента, но не прежде, чем вознес небольшое возлияние богам. Мог ли он в этот момент вспомнить слова Аттала, сказанные им так давно? Что "зло само выпивает большую часть своего яда"? Это оказалось верным для Сенеки, и вскоре окажется верным и для Нерона.
Человек, который так много писал о смерти, с иронией обнаружил, что смерть приходит не так охотно. * Расстраивало ли это его? Или он смотрел на историю, понимая, что судьба продлевает сцену, над которой он долго размышлял? Когда
